ЕВРАЗИЯ - «Взрывоопасный мир доведет себя до абсурда»

В этом году издательство «Ад Маргинем Пресс» снова порадовало отечественных почитателей творчества Эрнста Юнгера, выпустив второй том его дневников «Семьдесят минуло», который охватывает период жизни писателя с 1971 по 1980 годы. Эрнст Юнгер - уникальный человек, как свидетельствуют его тексты, в весьма преклонном возрасте он полностью сохранил любознательность, остроту ума и память, и если бы не воспоминания о том, что произошло шестьдесят или семьдесят лет назад, трудно было бы догадаться, сколько ему лет. 29 марта 1973 года, в свой очередной день рождения, сам писатель сделал такую запись в своем дневнике: «Мне исполнилось семьдесят восемь лет. При всей желаемой объективности - остается поразительным, насколько у меня отсутствует чувство старения. Это продвижение в более высокие степени кажется мне удивительным, даже, скорее, таким, будто я при этом наблюдаю кого-то третьего» (с. 144). При этом Юнгер вовсе не чувствует себя изгоем общества, как его друг Карл Шмитт: он удостаивается высоких наград (с. 366); тележурналисты охотно берут у него интервью (с. 366-367).

По Юнгеру, техника выступает разрушителем культуры: «Мотор или действующая за ним монотонная и нивелирующая энергия все более отчетливо проявляет себя врагом мусического человека и его образа жизни».

И все же строки дневников наполнены печалью, которую читатель, возможно, не сразу заметит. Здесь соединились и личные обстоятельства, и превратности истории: «Я не всегда вспоминаю о двух проигранных войнах, о погибшем сыне, об изувеченном отечестве, но ни одно мгновение не проходит без ощущения тяжести этой ноши» (с. 178).

Особенно же Юнгера беспокоит нарастающие урбанизация, омассовление и технизация жизни. Вот его впечатления от посещения Франкфурта: «Там на вокзале у меня создалось впечатление самого массового сосредоточения, какое я когда-либо видел. … Отдельный человек теряет смысл. Он больше не находит ближнего - связь ослабевает. Это значит, утонуть в человеческом океане» (с. 15). Прежде всего, тяготит повсеместно нарастающее количество автомобилей: «Когда я впервые оказался на Сан-Пьетро, только у врача была машина, сегодня остров полностью моторизован. «Неразвитость устранена» - знакомые мне дороги днем стали непроходимыми, а ночной сон нарушен» (с. 460-461). С горькой иронией писатель замечает, что если бы его дед увидел современный город «с его шумом, его смрадом и его опасностями», то он посчитал бы его адом (с. 466). По Юнгеру, техника выступает разрушителем культуры: «Мотор или действующая за ним монотонная и нивелирующая энергия все более отчетливо проявляет себя врагом мусического человека и его образа жизни. Каждая культура сформировалась на ручном труде и вместе с ним погибает» (с. 99).

Другой аспект его критики заключается в том, что распространение централизованных технических систем чудовищным образом увеличивает зависимость человека, а в случае аварии он становится беспомощным (с этим с ним охотно согласился бы легендарный анархист-технофоб Теодор Качинский): «Относительно безвредные снежные заносы в северной Германии, на которые еще пятьдесят лет назад погруженные в зимнюю спячку деревни едва ли обратили бы внимание, привели к тому, что крестьяне лишились возможности обогреваться, готовить пищу и освещать по вечерам свои дома» (с. 511). Поэтому в будущем Юнгер предвидит катастрофу: «Несомненно, так далее не может продолжаться. Взрывоопасный мир доведет себя до абсурда; он исчерпает себя, когда эксплуатация больше не найдет материала, или завершится исполинским взрывом» (с. 461). Впрочем, по мнению писателя, есть и другой вариант, заключающийся в остановке технического прогресса и даже упрощении технических средств (с. 195). Подобную тревогу в ту пору прежде всего в Германии стали ощущать многие, что и привело к появлению «зеленого» движения, ставшего серьезной политической силой.

Однако Эрнст Юнгер не видит смысла в активном сопротивлении тем негативным процессам, о которых он пишет, поскольку любые попытки этого рода «являются бунтами в каторжной тюрьме; они ничего не меняют в том, что ежедневно становится больше людей и больше машин» (с. 15). Поэтому читатель, ожидающий найти в дневниках Юнгера отклики на события, происходившие в 70-е годы прошлого века, будет разочарован: таких откликов очень мало. Мы не узнаем, что писатель думал о падении сайгонского режима, перевороте Пиночета в Чили, признании Западной Германией ГДР или вводе советских войск в Афганистан. Юнгер занимает ту же позицию, что и Юлиус Эвола с его «аполитеей». И тем более будет разочарован читатель, исповедующий радикально антисистемные взгляды. Юнгер отнюдь не сочувствует ни «Фракции Красной Армии» (её членов он определяет как «новых анархистов») (с. 94), ни иранским революционерам, захватившим американское посольство (аятоллу Хомейни он сравнивает с мюнстерскими анабаптистами и Савонаролой, ошибочно предрекая, что он кончит тем же) (с. 612, 616, 628). Что касается ультраправых, то о них писатель вообще избегает упоминать. Заметим, что его старый друг Карл Шмитт, находившийся в еще более преклонном возрасте, не в пример Юнгеру сохранил радикализм молодости: в частности, он увлеченно разрабатывал теорию Партизана [1]. Что же касается «системной» политической борьбы, как внутренней, так и внешней, то писатель считал ее участников сторонами одной и той же монеты. В включенном в состав дневниковых записей письме тому же Карлу Шмитту от 20 октября 1972 года Юнгер так излагал свое мнение: «В абсурдной предвыборной борьбе этих дней мне бросается в глаза то, что партии становятся настолько похожими одна на другую, что им все труднее правдоподобно выделяться на фоне друг друга. Все хотят «демократии, стабильности, прогресса» (что взаимно исключается), все хотят быть «левыми», с незначительными оттенками. Это уравнивание соответствует уравниванию Востока и Запада; русские и американцы становятся все более похожими. Все пользуются теми же самыми ругательствами, отдавая предпочтение слову «фашист» (с. 116). В последнем мнение Юнгера совпадает во многом с тезисом представителя франкфуртской школы Герберта Маркузе, согласно которому капиталистические страны Запада и советский блок представляют собой по сути дела единое целое («богатых»), противостоящее обездоленным массам бедных стран.

Как и многие герои его книг, Эрнст Юнгер выбирает путь побега, пусть этот побег и носит скорее символический характер и заключался в регулярных туристических поездках. Как и прежде Юнгер - заядлый путешественник, в 1971-1980 годы он посетил (как правило, неоднократно) Грецию, Турцию, Италию, Тунис, Марокко, Либерию и Шри-Ланку. Сам он писал: «Хотя я еще хочу путешествовать по старинке: ищу одинокие странствования по берегу моря и в горы, без спешки наблюдаю страну и людей, я волей-неволей согласился с формами массового туризма» (с. 98), который в глазах писателя оказывается несомненным злом: «Туризм вытаптывает ландшафты, на которые однажды ступала его нога. Механическое воспроизводство налагает цепи - цепи путешествующих, автомашин, гостиниц. Жители из гостеприимных крестьян и пастухов превращаются в официантов и временных слуг. Они утрачивают корни; растет обманчивое благосостояние» (с. 222). Юнгер даже высказывает предположение, что туризм как массовый феномен впоследствии исчезнет (с. 222), а пока он любуется красотами экзотических стран и общается с местными жителями, не забывая при этом о своем излюбленном занятии - собирании насекомых разнообразных видов, которое называет субтильной охотой.

В этом отношении писатель продолжает свою ориенталистсткую линию, которая заметна у него и ранее, и основные черты которой описал Александр Михайловский в послесловии к первому тому дневников «Семьдесят минуло» [5]. Юнгера особенно привлекает эстетика мусульманской культуры. Вот какие впечатления писатель получил от посещения рынка в Марокко: «Гадатель на картах, предсказатель, толкователь Корана: все это еще умственный труд и ручная работа, а не голое механическое развлечение, господствующее на наших ярмарках» (с. 204). Или еще: «Затем в квартале мусульманских торговцев - не знаю, какого племени, - которые предлагали на продажу товары из серебра и шелка. Меня порадовали уже имена на вывесках: Амиду, Сансиду, Сидимет. Я зашел в некоторые из этих лавок. На стенах висели изображения Мекки и благочестивые изречения, например «Все состояния меняются, только Аллах постоянен», а также общие максимы, одна из которых особенно мне понравилась - к сожалению, я не знаю, сумею ль реконструировать текст» (с. 533). И ему вовсе не по душе вторжение западной цивилизации: «Демаскирование Востока, о котором уже в середине прошлого столетия сожалел Флобер, неудержимо идет вперед» (с. 85).

Самый интересный вариант из путешествий Юнгера - во сне: «Сновидение - это больше чем шахматная партия, которую разыгрывает дух на своем собственном поле. Там ему открывается взгляд за кулисы пространственно-временного мира».

Юнгера завораживала и самобытная культура Черной Африки. Будучи в 1976 году в Либерии, писатель с восхищением рассказывает об устроенном в его честь празднике в деревне, на котором его провозглашают почетным вождем племени по имени Бойма Сенва. Так становится явью его мечта, которую он пытался реализовать еще до Первой мировой войны, сбежав в Иностранный легион: «Чего желаешь в юности, в старости исполняется» (с. 337). Через три года живой классик немецкой литературы снова с удовольствием отправляется в Либерию, где пишет такие строки: «Негры. Здесь можно отдохнуть от феллахов: в мире без истории от мира с пустой историей. Прилагательное «недоразвитый», используемое для народов, у которых белый человек мог бы поучиться, характеризует его как наглого и бесстыдного и, в сущности, говорит об изощренных способах порабощения» (с. 522). Вот Юлиусе Эволе подобное высказывание Юнгера очень бы не понравилось: в своей книге «Люди и руины» он включает «культ негров» в число разоблачаемых им современных мифов [3].

Помимо реальных путешествий, в жизни писателя играют большую роль путешествия воображаемые, совершаемые посредством книг, воспоминаний и даже снов. В своих дневниках Юнгер охотно делится впечатлениями от прочитанных книг, и чаще всего ими оказываются описания странствий по экзотическим странам либо научные работы по исторической тематике (с. 46, 65, 68, 74, 138 и др.). В частности, его внимание привлекает опыт Парижской коммуны, и здесь он даже изучает сочинения Маркса, Энгельса и Ленина (с. 696-698). По мнению писателя, «самую приятную перспективу в запутанной программе Коммуны представляют синдикалистские включения. Свободная связь независимых общин - это обогатило бы палитру, как города - государства эпохи Возрождения или античной Греции». Впрочем, как он же замечает: «К чему оглядываться назад? Ты снова и снова разыгрываешь проигранные партии».

Впрочем, «проигранные партии» Юнгер разыгрывает, когда вспоминает бурные события своей жизни. Иногда перед его взором предстают битвы его юности: «Проснувшись утром, я вспомнил, что это был день танкового сражения под Камбре. С тех пор прошло шестьдесят лет - тогда мы пошли в атаку в серых рассветных сумерках, проведя на ногах ледяную ночь». Еще больший интерес представляют его воспоминания времен Веймарской республики и Третьего рейха. В 70-е годы на смену консервативным настроениям в Германии все более приходит осознание необходимости «исторического покаяния» за политику национал-социалистов. В своих дневниках Юнгер не мог обойти вниманием эту тему и особенно персону Гитлера. Писатель пытается дать характеристику этому человеку: «Ницше видел в Наполеоне глыбу гранита, поднятого на поверхность из коренной горной породы; Гитлер же, скорее, создает впечатление магматического извержения» (с. 30). По его мнению, Гитлер как личность ничтожен (он «натворил» многое лишь «благодаря миру машин»), а потому «не найдет своего Шекспира». Также не правы те, кто высказывает мнение, что фюрер ничего не знал о «живодернях» (т. е. о концлагерях). Еще Юнгер указывает на враждебность Гитлера и его окружения аристократии и прусскому духу (с. 321, 344). Здесь его мнение совпадает с мнением Эволы, в своей работе «Критика фашизма: взгляд справа» писавшего о «пролетарском аспекте и вульгарности национал-социализма», а в самом Гитлере видевшего человека, «мало похожего на аристократический тип «господина» и не обладавшего «породой» [4]. Касаясь своего личного опыта, Юнгер признает, что в 20-х годах переписывался с Гитлером и даже положительно отозвался о нём в воззвании, опубликованном в 1926 году. Как он оправдывается, «тогда еще никто не догадывался, во что превратится Гитлер» (с. 365). Один раз будущий фюрер даже запланировал встречу с известным писателем, однако из-за Гесса их свидание не состоялось. «…не я искал встречи с Гитлером, а он со мной» (с. 366).

Известно, что после прихода национал-социалистов к власти Юнгер встал в оппозицию новому режиму и даже демонстративно отказался от почетного членства в Прусской академии изящных искусств; кроме того, он был знаком со многими участниками заговора 20 июня 1944 года. Это могло иметь для писателя роковые последствия, однако, как пишет Олег Пленков, он «уцелел, по всей видимости, благодаря заступничеству Гитлера, приказавшего не трогать ветерана войны» [2]. Мнение исследователя подтверждают слова и самого Юнгера: «Гитлер сохранил ко мне симпатию, что позднее, несомненно, спасло мне жизнь» (с. 366).

Гораздо ближе, чем Гитлер, Юнгеру оказался Эрнст Никиш - в национал-большевизме Никиша Юнгер видел положительную альтернативу реалиям Третьего рейха и сожалел, что ему не было дано реализовать свои идеи (с. 366). Трагической судьбе своего друга писатель посвятил такие строки: «Я советовал Эрнсту Никишу эмигрировать и сегодня продолжаю считать, что это принесло бы нам больше пользу. Мы возлагали на него большие надежды. Можно было бы сказать, что у него оказалось слишком много характера - это покажется парадоксальным, но политик не должен окостеневать; рискованное предприятие нужно просчитывать» (с. 536).

Наконец, самый интересный вариант из путешествий Юнгера - во сне: «Сновидение - это больше чем шахматная партия, которую разыгрывает дух на своем собственном поле. Там ему открывается взгляд за кулисы пространственно-временного мира» (с. 12). В своих снах писатель оказывается то рядом с Гинденбургом (с. 12), то на берегу Северного Ледовитого океана (с. 384-385), то вообще сталкивается с совершеннейшей фантасмагорией (с. 436).

Таковы основные темы, которые затронул во втором томе своих дневников Эрнст Юнгер. Остается лишь сожалеть, что он был издан без предисловия или последствия. Добавим, что сам писатель, как известно, относил ведение дневника к числу способов обесмертить свое имя. Представляется, что в случае своих собственных дневников он оказался совершенно прав.

[1] Дугин А. Г. Основы геополитики. Геополитическое будущее России. Мыслить Пространством. - 3-е изд., доп. - М.: Арктогея-центр, 1999, с. 81.

[2] Пленков О. Ю. Мифы нации против мифов демократии: немецкая политическая традиция и нацизм. - СПб.: Изд-во РХГИ, 1997, с. 377.

[3] Эвола Ю. Люди и руины. Критика фашизма: взгляд справа. - М.: АСТ, 2007, с. 260-264.

[4] Там же, с. 384.

[5] Юнгер Э. Семьдесят минуло: дневники. 1965-1970. - М.: Ад Маргинем Пресс, 2011, с. 674-681.