ЕВРАЗИЯ - О бедном салафите замолвите слово

Дагестан никогда не был однородным ни в этническом, ни в политическом, ни в конфессиональном плане. Этническая пестрота горного края - одна из самых высоких не только в России, но и во всем мире. Вся история Дагестана представляет собой борьбу народов за недопущение тотального господства над собой другого народа (не беря во внимание случаи экономической или политической зависимости).

В политическом отношении дагестанская традиция также породила необычайную пестроту. Основной чертой, присущей горским обществам, которую выделяли почти все исследователи, являлось большое разнообразие форм правления и политико-административного состояния. Ханства, аристократические джамааты, демократические джамааты, союзы джамаатов - «вольные общества», демократические «федеративные общества», номинально возглавляемые ханами - вот перечень дагестанских политических образований, существовавших на одной территории в одно и то же время. Попытки одних политических образований подчинить себе другие всегда порождали мощное, порой «самоубийственное» противодействие.

Самой большой ошибкой дагестанских властей на исходе XX века явилось обеспечение полного политико-правового прикрытия не просто одному из трех исламских направлений, но узкой «гидатлинской» ветви накшбандийского тариката.

Но самый примечательный факт тот, что и исламское пространство в Дагестане, в отличие от других республик Северного Кавказа, никогда не было однородным. В религиозной культуре Дагестане устойчиво доминировали три типа религиозного восприятия: суфизм, школы шафиитских законников и салафийя (фундаментализм).

Наиболее сильными позициями в Дагестане до сегодняшнего дня обладает суфизм - мистико-аскетическое учение в исламе, призывающее к смирению и уходу от мирской суеты. Суфизм имеет множество толкований и приложений, поэтому в рамках некоторых из них служил идеологией повстанческих движений и антиколониальной войны. Суфизм в Дагестане представлен тремя тарикатами (орденами): Кадирийей, Накшбандийей и Шазилийей, являющихся своеобразными духовными школами, сочетающими в себе методы и приемы мистического познания истины, особый свод морально-этических положений и формы внутренней организации.

Школа шафиитских законников (факихов) сформировалась в даргинских вольных обществах, где позиции мусульманских юристов, правоведов и судей были настолько крепки, что во многих обществах они оспаривали власть выборных правителей. В обществе Акуша-Дарго фактически же сложилось двоевластие. Политическими лидерами общества были два человека - выборный правитель и кадий (судья).

Ислам салафитского (фундаменталистского) толка, проповедующий возврат к первоосновам веры, к образу жизни пророка Мухаммада и «праведных предков» (араб. «ас-салаф ас-салихун») и очищение ислама от более поздних нововведений, вопреки тиражируемому государственным пропагандистским аппаратом мнению о чуждости и нетрадиционности его для Дагестана, имеет здесь более чем 300-летнюю историю.

Самой большой ошибкой дагестанских властей на исходе XX века на этом социально-историческом фоне явилось обеспечение полного политико-правового прикрытия не просто одному из трех исламских направлений, но узкой «гидатлинской» ветви накшбандийского тариката, пытавшейся к тому же насадить в республике незнакомый пока даже верующим суфийского толка шазилийский тарикат.

Еще больше усугубил ситуацию тот факт, что работниками сформированного «гидатлинским» тарикатом Духовного управления мусульман Дагестана (ДУМД) в свое время стали в подавляющем большинстве представители одной национальности - аварцы, причем выходцы только из двух районов - Шамильского и Гумбетовского, жестко ориентированные на одного суфийского шейха Саида Афанди Чиркейского (Ацаева).

Произошедшее 28 августа 2012 года убийство Саида Афанди, несмотря на весь трагизм ситуации, есть не что иное, как эхо чудовищной ошибки дагестанских властей, совершенной более десяти лет назад.

Республиканские власти, пытавшиеся до похода Басаева на Дагестан в августе-сентябре 1999 года заигрывать не только с различными ветвями тариката, но и с представителями дагестанской радикальной салафийи (Карамахинский джамаат), впоследствии сделали ставку только на группировку Саида Афанди. Это было обусловлено следующими факторами:

1. В ситуации, когда Москвой перед республиканскими властями была поставлена задача по беспощадной борьбе с радикальными салафитскими джамаатами, только чиркейская группировка давала полное «обоснование» с позиций ислама правомерности действий властей по разгрому «ваххабитов». Кроме того, только эта группировка могла в короткие сроки наэлектризовать наибольшее количество верующих «антиваххабитскими» идеями и породить в обществе «антиваххабитскую истерию».

2. В ситуации, когда даргинский клан Магомедали Магомедова (нынешний президент Республики Дагестан Магомедсалам Магомедов - его сын) имел твердое намерение любой ценой оставаться у власти, следовало дать какую-то отдушину накапливающемуся недовольству аварцев. Аварцы, как самый крупный этнос Дагестана, были на тот момент предельно озлоблены столь долгим пребыванием у власти даргинцев. Передача в рамках ДУМД всей духовной власти аварцам могла отчасти погасить аварские претензии на власть светскую.

Однако, подобные попытки государства подчинить весь массив мусульман представителям одной национальности и одного направления в исламе (вернее, даже не одному направлению, а узкой ветви внутри одного из направлений) вызывали ожесточенное сопротивление со стороны верующих. Никогда за всю историю Дагестана не предпринималось более непродуманного шага, нежели подобное втискивание самым жесточайшим образом всего многообразия исламской интеллектуальной, обрядовой, национально-культурной жизни в узкое русло «аварско-гидатлинского» (в интерпретации чиркейского шейха) тариката.

Эта политика практически сразу показала свою полную несостоятельность:

во-первых, она противоречит положению об отделении и равноудалении различных ветвей церкви от государства;

во-вторых, адепты «гидатлинского» тариката не обладают достаточным уровнем подготовки для идеологического противодействия салафийи;

в-третьих, подобной фокусировкой государства на одном направлении внутри тариката были «оставлены за бортом» другие конструктивные направления и общины;

в-четвертых, Духовное управление, почувствовав поддержку государства, принялось за подавление всех своих идеологических противников и породило отторжение от своей политики не только верующих, но и научной и творческой элиты республики;

в-пятых, тесное сотрудничество Духовного управления с правоохранительными органами полностью дискредитировало эту структуру в глазах многих молодых мусульман.

Закон «О запрете ваххабитской и иной экстремистской деятельности на территории Республики Дагестан», как известно, был спешно принят Народным Собранием РД в сентябре 1999 года. Основной целью закона было обеспечение властей правовой базой не только для отпора отрядам Басаева и Хаттаба, но и для разгрома «внутридагестанских» салафитских джамаатов. Из-за спешки и из-за того, что закон был принят на пике эмоционального возбуждения дагестанского общества, он страдает серьезными недочетами, непродуманностью. В законе существует наименование предполагаемых религиозных экстремистов, но нет четкого и ясного их определения. Отсюда следует, что закон о борьбе с ваххабитами в действительности открывает широкие возможности для преследования любого неугодного властям или официальному духовенству.

Грубейшей ошибкой властей явилась передача полномочий по определению того, «что есть ваххабизм» не экспертному совету правительственного Комитета по делам религий, а Духовному управлению. ДУМД с великой охотой взяло на себя роль «святой инквизиции» и усердно принялось обвинять всех своих идеологических конкурентов (как салафитских, так и тарикатских) в причастности «ваххабитской и иной экстремистской деятельности». Кроме того, что ДУМД инициировало в обществе и средствах массовой информации «антиваххабитскую истерию», оно еще втянуло правоохранительные органы в затяжную войну по уничтожению своих идеологических противников.

Сотрудники ДУМД вместе с милицией участвовали при обысках, допросах, проверке религиозной литературы на предмет ее принадлежности к экстремизму и ваххабизму. Представители духовенства, по сути, поощряя и санкционируя расправы над «ваххабитами», публично обвиняли их в разного рода смертных прегрешениях - искажении исламской доктрины, в надругательстве над святынями ислама, кровосмесительных браках и т. д.

Правоохранительные же органы (в частности специально созданное Управление по борьбе с экстремизмом и уголовным терроризмом - УБЭиУТ), получив санкцию на репрессии, как от «мирской», так и от «духовной» власти, фактически начали выполнять роль религиозных опричников. Вместо того, чтобы стоять на страже правопорядка, милиция ввязалась, во-первых, в преследование людей по религиозным мотивам, а во-вторых, в абсолютно непонятное для них внутрирелигиозное противостояние на стороне одной из конфликтующих сторон.

Милиционеры проводили религиозно-идеологические «зачистки», выясняя у потенциальных экстремистов основы их вероубеждения, их отношение к тарикату и суфизму, их принадлежность к мазхабам. Но религиозная ревизия - это полбеды. Для заключения «ваххабитов» под стражу сотрудники МВД подкидывали им оружие, наркотики и боеприпасы. В райотделах и в УБЭиУТ их подвергали жесточайшим пыткам, избиениям и насилию, выбивали у них признания. Получить свободу, если подкинули оружие, можно было только уплатив взятку от 3 тыс. долл. и выше.

Неистовая жестокость милиционеров в исполнении Закона «о запрете ваххабизма» привела к предельной радикализации даже умеренных прежде салафитов. Ответная реакция салафитов была предопределена и предсказуема, оставался только вопрос времени. После неудач и провалов нескольких диверсионно-террористических групп, моджахеды сумели таки выстроить эффективную подпольную сеть из полуавтономных групп. В республике началась беспрецедентная по своей массовости и периодичности охота на сотрудников правоохранительных органов, причастных к репрессиям в отношении салафитов. Сотрудников УБЭиУТ, ФСБ, МВД и даже простых милиционеров из патрульно-постовых групп отстреливали, чуть ли не по несколько человек в день. Концентрация моджахедов в чеченском приграничье, хасавюртовской зоне и даже вокруг столицы республики Махачкалы достигла критической отметки.

Лидер джамаата «Дженнет», амир города Махачкалы, личный переводчик Шамиля Басаева на аварский язык во время вторжения в Ботлихский район Расул Маккашарипов (позывной «Муслим»), судя по всему, оказался самым удачливым руководителем диверсионно-террористического подполья. Именно с его именем связано выстраивание и синхронизация работы диверсионной сети, объединяющей джамааты Махачкалы, Буйнакска, Хасавюрта, Кизляра. Именно в период его руководства джамаатом моджахеды добрались и до спокойного прежде Южного Дагестана. Так, летом 2004 года в Дербенте была задержана женщина-смертница, готовившая террористический акт, в лесах Курахского района местными жителями была замечена группа моджахедов, использовавших в качестве проводников местных салафитов.

Произошедшие со временем уничтожение и нейтрализация ряда лидеров боевиков - Хаттаба, Арби Бараева, Салмана Радуева, Зелимхана Яндарбиева, Руслана Гелаева, Абу аль-Валида ничуть не ослабила сепаратистов. Со временем на Кавказе произошла ротация и обновление рядов сопротивления. Вторая чеченская кампания стала кузницей наиболее идеологически подготовленных и наиболее непримиримо настроенных по отношению к России мусульман. Прежние лидеры, вышедшие из Советского Союза, были еще хоть как-то связаны с остальными россиянами общей историей, общим культурным прошлым, общим советизированным сознанием. Они еще в какой-то мере могли сохранять в себе комплекс вины за неадекватные удары мести по мирным жителям. Кроме того, многие из этих «старых волков» несли на себе следы криминального прошлого, скомпрометировали себя в глазах своих соратников сотрудничеством с российскими спецслужбами, успели еще в Первую чеченскую кампанию испачкать руки такими деяниями, которые являются преступлением и с точки зрения российской конституции, и с точки зрения шариата. Таким образом, они становились легкой мишенью для пропагандистского аппарата федеральной стороны.

Однако, в войну вступило новое поколение моджахедов, более ожесточенное и дерзкое, чем поколение «стариков». За десять лет войны в Чечне выросла молодежь, которая ни в школе не училась, ни в комсомоле не состояла, и ничего общего с Россией не имела. Все что связано с Россией - язык, культура, символика, законы - для нее уже изначально враждебное. Все ее помыслы и устремления - это отплатить России той же монетой - кровью, смертями и ужасом.

Это поколение уже не нуждается в лидерах. Пример для поведения им уже показан, методы борьбы они черпают из истории и международного опыта. Молодые парни, чеченцы, дагестанцы, ингуши, кабардинцы и карачаевцы, выходящие на путь войны с государством, создают свои маленькие летучие отряды, могущие действовать от случая к случаю. После нескольких операций они могут рассыпаться и ждать затишья долгое время.

Власти так и не смогли решить самую важную задачу - остановить процесс радикализации мусульманской молодежи. Стремительное наступление агрессивной потребительской идеологии и дешевой массовой культуры, стремительное взламывание и расщепление традиционного общества через навязывание чуждых стандартов жизнеустройства неизбежно приводит к беспрецедентному напряжению социальной обстановки, по примеру реакции расщепления ядерного топлива, высвобождающего в этом процессе огромное количество энергии разрушительной силы.

Вестернизация и духовная колонизация дагестанского общества воспринимается верующими как духовная и социальная катастрофа и крушение всего традиционного миропорядка дагестанских мусульман. Это предельно озлобляет и мобилизует лагерь верующих. Мусульмане готовятся к самой жесткой и непримиримой борьбе за сохранение своей духовной культуры и приверженности историческим ориентирам дагестанских мусульман. Иными словами, наиболее активная часть лагеря верующих готовится к джихаду с наступающим неверием по всем направлениям - от идеологического противостояния до вооруженной борьбы с режимом.

Стремительными темпами шла и идет политизация исламской молодежи. Если раньше мечты о независимом северокавказском Имамате и исламском Халифате существовали на уровне бесед в наиболее радикальных мечетях, то сегодня многие молодые мусульмане активно ищут пути, способы, возможности реализации исламской политической доктрины на практике. От стихийных и «самодеятельных» форм военно-политической самоорганизации молодежь начала переходить к освоению богатого опыта международных исламских политических организаций. В молодежной среде стало популярным словосочетание «Хизб-ут-Тахрир» («Партия исламского освобождения»). Дагестанских мусульман привлекает в идеологии и практике этой партии стройность, предельное сведение всех положений к духу Корана и Сунны, а также жесткая постановка вопросов реализации на практике положений такфира, джихада и необходимости установления на земле власти Аллаха - Халифата.

В сознании молодых мусульман, несмотря на идеологическую работу, происходит оправдание вторжения 1999 года. Эти события начинают рассматриваться как логическое и законное продолжение борьбы горцев против российского государства под руководством трех знаменитых аварских имамов времен Кавказской войны (1818-1864). Молодежь, несмотря на противодействие властей, лелеет надежды перебраться в леса. На Кавказе вызрело целое поколение, ориентированное на борьбу и подрыв российской государственности.

Время, когда можно было противостоять распространению протестной салафитской идеологии упущено. На том этапе, на котором сегодня находится распространение салафитской идеологии в регионе, ни одно государство не могло противостоять распространению идей, тем более, когда эти идеи принимаются населением добровольно и несмотря и даже вопреки государственному противодействию и преследованию. К примеру, «салафизация» районов Дагестана с утраченными или подорванными в советское время исламскими традициями (ногайские районы, Лакия, Лезгистан) приобрела уже практически необратимый характер. На этом этапе перед государством встают другие задачи - по недопущению радикализации распространяющихся идей.

То, что салафийя при определенных обстоятельствах может быть нерадикальной, умеренной и вполне мирной, ясно было изначально. Однако, в порыве борьбы с терроризмом и религиозным экстремизмом этот факт был проигнорирован, грань между радикальными, откровенно антигосударственными группировками и вполне лояльными к властям религиозными общинами позабыта. Этими необдуманными шагами и решениями был нанесен непоправимый ущерб делу государственного сдерживания радикализации тех салафитских общин, которые изначально сторонились радикальных и антигосударственных лозунгов и шагов.

В Дагестане умеренная салафийя в конце 90-х годов ХХ века была представлена последователями Ахмад-кади Ахтаева, бывшего руководителя Исламской партии возрождения. Ахмад-кади вплоть до своей смерти при довольно загадочных обстоятельствах в марте 1998 года занимал наиболее гибкую позицию в религиозно-правовых вопросах. Он выступал против попыток применения в дагестанских условиях концепции такфира, против призывов к вооруженному джихаду. Он поддерживал идею участия взаимодействия мусульман с государственной властью, призывал приверженцев салафийи направлять силы не на внутриконфессиональную борьбу и противостояние с властями, а на формирование привлекательного для общества образа ислама. Вместе с тем, Ахмад-кади понимал, что Кавказ обречен жить в соседстве с Россией. В исламских кругах Ахтаев слыл противником военных методов борьбы с российским присутствием в Дагестане.

Именно существование умеренного салафитского крыла некоторое время удерживало значительную часть дагестанских салафитов от перехода на радикальные позиции, нейтрализовывало импульсы, исходившие от радикальных группировок, и способствовало поддержанию стабильности в регионе. Именно под их влиянием некоторые амиры не поддержали призывы к войне против России, высказавшись за диалог с властями республики и с Москвой. Даже многие члены внутреннего (не совершившего хиджру в Чечню) джамаата Мухаммада Багаудина явно были настроены на продолжение легальной мирной просветительской деятельности внутри Дагестана, условия для которой, после кратковременного всплеска репрессий, все же сохранялись.

Смерть Ахмад-кади явилась для умеренной салафийи тяжелым ударом. Равноценной замены ему не нашлось и умеренное крыло дагестанских салафитов из-за слабости нового руководства начало все более попадать под влияние радикальной антиправительственной и антироссийской пропаганды. Наконец, сама динамика общественно-политической ситуации в республике и регионе в целом способствовала тому, что умеренные идеи оказались невостребованными, незамеченными властью. Умеренное крыло салафийи было буквально отдано на съедение более радикальным группировкам, в результате чего к концу 1990-х годов практически единственной реально действующей салафитской организацией в Дагестане оказался «Исламский Джамаат» Мухаммада Багаудина.

По поводу причин поражения умеренного крыла салафийи в конкуренции с радикальными и даже экстремистскими группировками и перехода части последователей на радикальные позиции возможны следующие версии. Первая - отсутствие лидера, обладающего достаточным авторитетом, чтобы повести за собой верующих, и достаточными богословскими знаниями, чтобы противостоять идеологическому натиску более радикальных группировок.

Вторая версия возвращает нас к динамике общественно-политической ситуации в регионе, способствовавшей тому, что умеренные идеи оказались невостребованными, незамеченными властью, которая ничего не сделала для укрепления и противопоставления умеренных позиций радикальной салафийи. Тем более, не оказались востребованными идеи умеренной салафийи зарубежными спонсорами, которых интересовало, прежде всего, предельное обострение отношений по линии «кавказский ислам - российская государственность» и пропитывание северокавказского общества идеями немедленного и бескомпромиссного джихада, но, отнюдь, не мирного диалога и сосуществования. Именно по этой причине так и не окрепшая умеренная салафийя была буквально сметена и погребена под мощным шквалом радикальных идей.

Третья версия указывает на неразборчивость властей, представителей правоохранительных органов, средств массовой информации, а также противостоящего салафийи тарикатского ислама в вопросах дифференциации салафитских общин и ошибочной убежденности в их априорной радикальности и противозаконности.

Четвертая версия рассматривает радикализацию как ответ на репрессии властей. Так, многие представители умеренных салафитских общин, скрываясь от преследований, были вынуждены уйти в подполье, многие из них пополнили ряды моджахедов в Чечне, возвращаясь в свои республики до предела радикализованными, «переподготовленными» в идеологическом и военном отношении.

Эти четыре версии не противоречат, а, напротив, скорее дополняют друг друга и позволяют более объективно оценить сложный и неоднозначный процесс радикализации умеренного салафитского движения. После неразборчивого разгрома как радикальных джамаатов, так и умеренных общин, представители умеренной салафийи никак не организованы, распылены по региону, у них нет своего общепризнанного лидера или руководителя. Нишей их идеологического выживания и существования становятся маленькие социальные группы, состоящих, преимущественно из круга близких друзей и родственников.

Однако, в таком неорганизованном, дисперсно распыленном виде, без четкой ориентировки на конкретного религиозного авторитета, который мог бы задать ясные ориентиры и модели поведения, представители умеренной салафийи легко попадают в сети более радикально настроенных мусульман, которые, не секрет, отличаются четкой организацией, хорошим финансированием и детально проработанной военно-политической доктриной и программой действий.

Таким образом, следует признать, - нравится это кому-то или нет, - что убийство Саида Афанди было предопределено более десяти лет назад.